Жан-Кристоф Рюфен, Новелла Крушение

Я обнаружила её на рассвете. Уже давно я представляла себе это событие, точно не зная, чем оно обернётся – я боялась и одновременно ждала его.
Каждый день, вот уже больше сорока лет, я выхожу утром из дома и иду купаться в океане. В наших широтах солнце восходит почти в одно и то же время весь год, и я всегда отправляюсь к морю на заре, завернувшись в бело-синее парео. Напротив дома берег скалистый. Нужно пройти метров пятьдесят до маленькой бухты с песчаным дном, которая и дала имя нашему местечку: Пиратская гавань. Когда я прихожу на пляж, солнечный диск едва показывается на линии горизонта. Повсюду вокруг пальмы и другие растения медленно выступают из темноты, расправляя листья к небу, а облака (если они есть), устав гоняться всю ночь за луной, растягиваются у горизонта и подрумяниваются на медленном огне восходящего солнца. Как обычно, я скинула парео на песок и нагишом пошла к воде. Именно в этот момент я и заметила её.
Я увидела её со спины, потому что она была обращена лицом к морю. Чуть пониже меня, но широкоплечая, она стояла, разведя руки в стороны. Я в ужасе отшатнулась. Цвет её невозможно было различить против солнца. Это был просто чёрный силуэт на фоне пылающего горизонта. Когда первый страх прошёл, я медленно приблизилась, войдя в воду, как и она, и даже зайдя глубже, чтобы увидеть её спереди. Начиная различать её черты, я осознала, что это всего лишь статуя. Безотчётный ужас первой минуты уступил место страху более человеческому, более осмысленному, который с тех пор только усиливается.
Осмелюсь ли, несмотря ни на что, сказать, что она была красива? Она сидела в молитвенной позе, руки согнуты в локтях, ладони вместе, пальцы выпрямлены. Голова была выточена грубовато, но классический стереотип можно было узнать с лёгкостью: заострённый головной убор, плоский нос, большие миндалевидные глаза. Без сомненья, это был бог Шива, но Шива какой-то простонародный, вытесанный грубо, без изящества, отчего суеверное чувство страха столо ещё сильнее. Безусловно, работая с неблагодарным материалом, скульптор не мог передать все детали. Это была серая лава, из которой и состоит почва на нашем острове. Я бы предпочла, чтобы скульптура была из дерева, металла, пластика, да мало ли из чего ещё? Изваянная из лавы, она, казалось, была детищем нашего небольшого континента и её инородная, незаконная, вопиюще-оскорбительная сущность этим смягчалась.
Солнце поднимается быстро. Я всё ещё разглядывала индийского божка, невесть откуда появившегося здесь ночью, а весь берег уже был залит светом. Было видно, как с южной стороны гавани пена волн летела на мыс Крушения. На берегу узорчатые тени стали появляться на яркой зелени прибрежной флоры. Чтобы не стать лёгкой добычей для нескромного взгляда, пора было вновь накинуть парео и возвращаться домой. Что я и сделала, дрожа, как зимой, когда у нас в Южном полушарии дуют холодные антарктические ветры. А ведь я даже не окунулась в воду целиком.
Я вернулась домой. Этот дом был построен по заказу отца ещё в шестидесятые годы, специально для меня. Мне тогда только исполнилось десять. Отец был очень предусмотрительный. Это простая одноэтажная вилла, окна которой всегда распахнуты настежь. Ветер насквозь продувает комнаты и приносит немного прохлады даже в самые жаркие дни. Если дует с моря, свежая волна воздуха несет его легкий, соленый аромат, с суши – благоухает цветочной пыльцой. Вокруг этого дома – бушуют стихии: море бьётся о скалы, солнце палит круглый год, давит влажная жара. И всё же эта земля, покорённая человеком, – место хрупкого равновесия, где все противоположные силы нейтрализуют друг друга, – исполнена покоя как ни одно другое. Нужно бы сказать «была исполнена», потому что отныне здесь обосновалась она.
Обычно я прохожу на кухню, которая выходит одной стороной в гостиную, а другой – на террасу. В одиночестве пью кофе, пока проходит возбуждение от купания. Потом иду будить мужа, чтобы позавтракать вместе с ним. Он француз, родился в Обане. В детстве вволю наплавался в каланках , но на самом деле он не знает, что такое остров.
Я храню яркое воспоминание о том дне, когда я физически почувствовала, что представляет из себя наш клочок земли. Отец приготовил машину: это была огромная Симка Ведетт Версаль с хромированными крыльями и голубыми сиденьями из искусственной кожи. Он помог нам, – сестре, брату и мне, – залезть внутрь. Это был великий день: мы отправились, наконец, в «кругосветное путешествие» вокруг нашего острова. Мы поехали прямо на север по узким дорогам, которые вились серпантином между полей сахарного тростника. Объехали всё побережье: с мыса на мыс, от одного залива до другого, целый день ушёл на то, чтобы всё увидеть. А вечером, ни разу не повернув назад, мы снова оказались дома. Условия задачи были теперь нам известны: мы жили на маленьком клочке суши, со всех сторон окружённом водой. С этого дня восприятие моря и нашего острова приобрело форму чередующихся приступов безмятежно-счастливой любви и жестокой ненависти.
Порой мы задыхаемся в этой водной тюрьме; мы ненавидим море, которое отделяет нас от мира. Тогда нам хочется путешествовать, покинуть остров, присоединиться к остальной части человечества. Все мы прошли через это. А порой мы видим море как щит, который заслоняет нас от опасностей внешнего мира. Каждый из нас долго колебался между двумя точками зрения, потом маятник постепенно замедлился и однажды наконец остановился. Те, кто был вдалеке, вернулись. Те, кто остался, поблагодарили небо. Это было настоящее блаженство, которого я достигла вот уже лет двадцать назад. И именно оно вдребезги разбилось этим утром.
Я не услышала, как в кухню вошёл муж. Я стояла, безвольно опустив руки, рассеянно вперив взгляд в пространство в направлении бухты. Когда он поцеловал меня, я даже подпрыгнула.
Эрик хороший человек. Мы женаты уже больше четверти века и наши дети разъехались – продолжать образование за границей. Он единственный человек на свете, который понимает меня без слов. Точнее, он меня знает. Но даже если он угадывает мои чувства, мои заботы и тревоги, мои желания, я убеждена, что он не воспринимает действительность так же, как я. Для него остров – это часть огромного мира, который он решил объехать, когда ему было двадцать лет. Он бороздил океаны, пока случайно не встретил любовь – то есть меня. Он обосновался на острове и открыл своё дело. В принципе, он мог бы быть и в другом месте, тогда как моя жизнь – только здесь. Моя семья приехала сюда в XVIII веке. Среди моих предков были французы и англичане, голландцы и балты, но то, что определяло их прежде всего – это часть острова, на которой они осели. Для того, кто жил на западе острова, обитатели восточной его части или плоскогорий в центре были настоящими чужестранцами.
Эрик тут же почувствовал: что-то не так. Обычно столь деятельная утром, я была словно парализована. У меня даже не было сил объяснить ему, что произошло. Я просто сказала: «Там, в бухте...» Он натянул шорты и вышел.
Что бы мы ни решили, в тот день было уже слишком поздно что бы то ни было предпринимать. Я прошла в гостиную и там села, повернувшись спиной к морю. В этот момент вернулся Эрик.
— Когда они это сделали? – бросил он.
Вид у него был рассерженный. Как нередко бывает, я почувствовала, что между нами потихоньку нарастает взаимное непонимание. Мы говорили об одном и том же событии, но я была уверена, что для нас оно имело разный смысл. Для него появление этой статуи было предметом межсоседских распрей, вопросом охраны памятника природы, как то могло бы случиться на Лазурном Берегу или в любом другом месте. Понимал ли он, что для меня это был просто-напросто конец света?
А точнее, это был конец конца. Потому что фактически, если подвести итоги моей жизни на этом острове, и даже жизни моих предков, мы всегда ощущали постепенный упадок – одно из следствий конечности нашего пространства. Постепенно остров всё больше заполнялся, прибывали всё новые поселенцы, и каждая новая страница нашей истории приближала тот момент, когда пробьёт последний час. Это трудно понять тем, кто приехал с континента. Пустота для нас – это природа, богатство и жизнь, а полнота есть упадок, оскудение и смерть.
— Я рассмотрел хорошенько, – вернулся к разговору Эрик, присоединяясь ко мне в гостиной с двумя чашками кофе, – она просто поставлена сверху на песок.
Я тут же поняла, что он хотел сделать. У нас возникла одна и та же идея, хотя пришли мы к ней, несомненно, разными путями.
— Ты как считаешь, она тяжёлая? – спросила я.
— Не думаю, это пузырчатая лава. Вдвоём справимся.
— Сегодня ночью?
Он только улыбнулся в ответ. Я поднялась, чтобы пересесть поближе, и прижалась к нему, обхватив руками его шею. Мы уже не юнцы какие-нибудь. Можно даже сказать, мы стареем. В нашей нежности есть что-то мучительное, но она ещё сильнее и проникновеннее, чем в юные годы. Теперь мы делим пополам не только здоровье, красоту и силу, но и проблемы возраста, страх перед будущим и воспоминания – хорошие и плохие, из которых соткана наша жизнь.
Самая знаменитая легенда этого острова – история Поля и Виргинии . Влюблённым здесь невозможно забыть об этой паре. Если бы нам того и хотелось, памятник в нескольких десятках метров от нашего дома напомнит нам о них. Ночью в шторм, во время сезона дождей, я прижимаю Эрика с себе. Дом трещит по всем швам, ветер со свистом продувает его насквозь, сорванные пальмовые ветви обрушиваются на террасу. Я представляю себя Виргинией, плывущей на корабле с Полем. Я разделяю их чувства. Это видение почти осязаемо – здесь всё имеет особый привкус, которого больше нигде не найти: страх смерти, горечь водной пыли, терпкие запахи из глубины острова. Все Белые здесь – потерпевшие крушение, потомки робинзонов.
Как только мы приняли решение, сразу стало легче. Я бы никогда не поверила, что день может тянуться так долго. Обедали мы на террасе и, чтобы отвлечься, я заняла себе голову приготовлением сложного карри.
Как обычно после полудня, в бухте всё-таки были люди. Рядом с нашим домом деревни нет. Нужно проехать немало километров, чтобы добраться сюда. Мы живём в стороне от шумной толпы.
Я ещё застала времена, когда это место было абсолютно пустынным в течение всего года. Когда мы приезжали сюда с отцом, иногда случалось, что эта мысль одновременно возникла и у другой креольской семьи. Само собой разумеется, мы были с ними знакомы. Мужчины приподнимали шляпы, обменивались несколькими фразами, одёргивали жилеты, и оба шли устраивать свою ребятню на противоположную сторону пляжа.
Наше семейное поместье расположено в нескольких километрах отсюда. После смерти родителей оно досталось по наследству моей старшей сестре. Это большой дом с колоннами. Мой зять, – страстный охотник, – разместил свои трофеи в подвале, вместе с коллекцией оружия. Поэтому пришлось поставить бронированные двери и установить сигнализацию. А когда мы были ещё маленькими, дом даже не запирали на ключ. В те дни, когда мы ездили на пляж, мы забирали с собой всех – от поваров до горничных – и усадьба оставалась совершенно пустой. Правда, сегодня почти ничего не осталось от бывшего парка. Город обступает дом, в то время как раньше он находился вдали от жилых кварталов.
Как говорить о прошлом и не казаться настоящим монстром, тоскующим по колониальным временам? Сегодня невозможно верно описать это общество – в высшей степени цивилизованное с одной стороны, а с другой, строящее своё благополучие на угнетении и жестокости. Оно было утончённым и варварским, строгое деление на касты уживалось в нём с равноправием; скованное множеством законов и обычаев, которые невозможно было нарушить, оно в то же время было более свободным, чем нынешнее. Появление нового общества сделало невозможным понимание прежнего уклада.
После рождения младшего ребёнка у меня появилось желание написать роман про эту исчезнувшую эпоху, что-то наподобие «Унесённых ветром». Я остановилась, исписав сотню страниц. Они так до сих пор и лежат в ящике. Трудность состояла не только и не столько в самом написании. Главной загвоздкой стало то, что описывая этот мир, приходилось говорить о нём в прошедшем времени. Ведь несмотря на то, что он исчез, мы так и остались его узниками. Когда я говорю «мы», я имею в виду тех, кто, как и я, родился при старых порядках. Втайне я всё ещё принадлежу тому миру. Мы воссоздали его насколько это было возможно. Мы закрылись в наших владениях и выстроили крепостные стены, мы спасались бегством подальше от города, а потом и до самого побережья. В конце концов, нас остановил океан. И вот теперь мы здесь, на отшибе, особняком, лицом к морю. Глядя на горизонт, мы позволяем себе роскошь думать, что остров не изменился. Мы только отсрочили катастрофу. И вдруг однажды, на рассвете, действительность нас настигает...
Хотя мой муж уже на пенсии, он продолжает управлять небольшой компанией по продаже электронных навигационных приборов для яхтсменов. Его офис находится при въезде в столицу. В тот день у него была назначена деловая встреча. Я осталась одна. Чтобы не крутились в голове всё те же мысли, из дома отправилась в большой отель в нескольких километрах – пообедать и зайти в парикмахерскую. Туристы из этих шикарных гостиниц совершенно не знают острова и составляют своё представление о нём через призму того, что окружает их в отеле. Всё продумано так, чтобы у них не было необходимости выходить за его пределы. Любые услуги предусмотрены на месте: от массажного салона до библиотеки, включая все возможные виды спорта. Прежде мне иногда случалось завязать разговор с отдыхающими. Но теперь их невежество останавливает меня. Ладно ещё, что они ничего не знают про остров. Но они заменяют любознательность убеждениями, почерпнутыми из своих путеводителей. Неминуемо они затягивают одну и ту же песню про «гармоничное сосуществование представителей различных этносов». Если, не дай бог, признаться, что принадлежишь к старинному сословию плантаторов, они восклицают, качая головой с понимающим видом: «А, это те самые 0,2% населения, которые цепляются за свои привилегии»! Хорошо ещё не спрашивают, остались ли у нас по-прежнему рабы.
В их глазах мы – представители системы, которую они осуждают без суда и следствия. Их, однако, не беспокоит, что организация отелей копирует уклад жизни наших имений в расцвет эпохи Доминиона . Белые занимают управляющие посты, негритянки в форменных платьях убирают комнаты, улыбающиеся индийцы отвечают за обслуживание, а китайцы работают на кухне. Пляж для местных жителей закрыт. Только нескольким рыбакам на традиционных барках, зарегистрированных по всем правилам, дозвлено изображать бурную деятельность перед загорающими, добавляя тем самым несколько живописных цветных пятен на бирюзовую поверхность моря.
Если бы я остановила одного из туристов, которых встретила в этот день в отеле, и рассказала бы ему, к чему мы готовились, он бы аж подпрыгнул от возмущения. Эфемерные Поли и Виргинии «на недельку» – злейшие враги таких, как мы, настоящих островитян, выброшенных судьбой на этот берег.
На обратном пути, около пяти вечера, я встретила целую армию индийцев, которые возвращались с купанья в свои деревни в центре острова. Когда подъезжала к дому, уже близились сумерки. Закаты на этой стороне острова по праву славятся своим великолепием. Но я это зрелище ненавижу. Насколько я люблю утреннюю зарю, её зябкость, обещание нового дня, чувство встречи с обновлённым солнцем, очищенным погружением в воды океана, настолько вечерняя кажется мне представлением театра «Гран-Гиньоль» . Ненавижу красный цвет. Около моего дома нет ни одного красного цветка, включая гибискусы. Пока садилось солнце, я приняла душ и переоделась. Тут и муж вернулся. Он тоже сменил костюм, который носил в офисе, на более подходящую нашим планам одежду: чёрные джинсы, тёмная футболка, кроссовки.
— Я посмотрел лунный календарь, – прокричал он мне из ванной комнаты.
По его голосу я поняла, что настроение у него боевое.
— Ну, и?...
— Луна появится только в два ночи.
— Замечательно!
В первый раз за очень долгое время мы собирались нарушить закон. На острове, каким он стал сегодня, пожалуй, нет для белых худшего преступления, чем то, к которому мы готовились. Несмотря на это, а может, вследствие этого, Эрик был счастлив. Мне нравились в нём его энергия, храбрость, азарт. Моё лихорадочное островное видение мира, балансирующее на грани невроза, он сдабривал хорошей долей чистой, простодушной, даже наивной силы человека с чёткими и простыми представлениями о добре и зле.
Мы перекусили, время от времени бросая взгляды в сторону бухты. Ветер был слабый и море спокойное, что только облегчало нам задачу. Эрик посмотрел аннонс вечерних новостей по телевизору. Президент острова, – индиец безупречно-британского вида, – проводил митинг в центре страны. В людской массе, толпившейся перед ним, вспыхивали красные пятна сари. Я попросила его переключить на другую программу. Из-за красного.
В десять Эрик вывел из гаража внедорожник. Это не самая незаметная машина для ночных поездок, но нам нужно было подъехать как можно ближе к берегу и не увязнуть. Эрик включил заднюю скорость и подвёл машину совсем близко, остановив её метрах в пятнадцати от воды. Было темно, хоть глаз выколи, и мы подождали немного, чтобы убедиться, что ничего подозрительного нет. Ночью на пляже можно встретить припозднившихся влюблённых, или наткнуться на какого-нибудь забулдыгу. Но в тот вечер всё было спокойно.
Тогда мы сняли обувь, закатали брюки, зашли в воду и направились к статуе. Море было тёплое и тихое. В кромешной тьме Шива впечатлял даже сильнее, чем днём. Он казался ещё больше. На секунду я усомнилась, что мы сможем его поднять. Но Эрик уже обхватил статую за плечи, наклонил без видимых усилий и опустил. Она лежала в воде, как ствол дерева или труп.
— За ноги бери, – скомандовал Эрик.
Глыба лавы была тяжёлой, но не настолько, как я ожидала. И всё-таки пришлось браться несколько раз, чтобы дотащить её до машины. Песок был мягким и мы то и дело оступались. Эрик заранее снял заднее сиденье и в джипе было достаточно места, чтобы положить статую.
— Ну, помчались, – в пол-голоса бросил он.
Мы снова забрались в машину. Смущённые безмолвным присутствием бога за спиной, мы ехали молча, направляясь в сторону центральной части острова. Вначале, удаляясь от дома, дорога идёт среди полей сахарного тростника, которые, конечно, были пустынны в этот час. Время от времени я бросала взгляды на Эрика. Он сидел, стиснув зубы, отчего скулы его выступили резче. Так он реагирует каждый раз, когда готовится противостоять опасности, – и становится похож на бычка.
Первая проблема появилась, когда мы подъехали к большой деревне, которая разрослась на перепутье прибрежной дороги и главного шоссе. Когда я была ещё маленькой, здесь ничего не было, только церквушка, куда ходили сельскохозяйственные рабочие, бар, где продавали тростниковую водку и шиномонтаж.
Теперь здесь целый индийский городок. Дорога идёт мимо двух сплошных рядов одноэтажных и двухэтажных фасадов. Убогие постройки из блоков, ужасно неряшливые. Стены одних выкрашены в кричащие цвета, другие покрыты плиткой для ванной комнаты, а некоторые оставлены, как есть. Каждый дом увенчан железной арматурой, торчащей вверх, как вставшие дыбом волосы. Они предусмотрительно оставлены так в ожидании надстройки после прибавления в семействе.
Эта деревня каждый раз застаёт нас врасплох: когда вокруг нашего дома давно уже тёмнота и тишина, тут кишмя кишит народ, сияет иллюминация. Кажется, жизнь здесь не замирает ни на секунду. Это одно из примечательных качеств индийцев – они всегда деятельны. Несмотря на поздний час, мы оказались в самой гуще оживлённой толпы.
На улицах деревни машина попала под яркое освещение неоновых фасадов. Мы не предусмотрели, что нужно было бы прикрыть Шиву. Если вдруг нам придётся остановиться, любой случайный прохожий, бросив взгляд внутрь салона, сразу же заметит статую. К счастью, мы миновали деревню без приключений. При свете последнего фонаря я заметила, что лоб у Эрика покрылся испариной, хотя ночь была не жаркой.
Мотор надсадно ревел. Машина неслась по главному шоссе, которое здесь называют кольцевой дорогой, потому что оно проложено по окружности острова. Не снижая скорости, мы миновали и другие деревни. Одна из них заканчивалась большим зданием из бетона в форме параллелепипеда, освещённым голубым неоном, над которым высился внушительных размеров крест. Это была лютеранская церковь «Братья последнего дня». Эрик бросил на меня взгляд и улыбнулся. Эта церковь часто была предметом наших шуток. Я говорила ему, что это мы и есть, братья последнего дня, далёкие потомки первых поселенцев, которым достанется печальная привилегия положить конец трёхвековому пребыванию в раю.
Эрик посмеивался над моим видением мира – полной противоположностью христианской доктрины. «Для тебя, – говаривал он мне, – вечна земля, а конец придёт раю». Он не так уж и неправ. Продолжая метафору, можно даже сказать, что именно в этом раю мы и совершили наш первородный грех – рабство. Поль и Виргиния никогда не смогли бы породить блестящее общество белых, которое царило на острове, не прибегнув к этому преступлению. Если сравнивать их идиллию с Сотворением мира, нужно признать, что Бог создал не два существа: мужчину и женщину, но три. Третьим был раб. Гармония, мир, процветание, характерные для нашего Золотого века, имели тщательно скрытую изнанку. Эта теневая сторона разрасталась, вытесняя наш свет. Мир рабства всегда имел два лица: ласковое, родное и нежное – наших кормилиц, кухарок, нянь, и другое, – свирепое и опасное, – беглых рабов, кровавых мятежей и международного осуждения. В конце концов, мы заменили рабство работой по найму за жалкие гроши – нищетой, как и прежде. На остров устремились китайцы, малайцы и индийцы из Бихара, которые в конце концов вытеснили всех остальных. И жизнь снова была прекрасна.
Я родилась в конце этих счастливых времён. Мы разъезжали в двуколке из одного поместья в другое – молодые, беззаботные, богатые. Мы были белые, и мы были хозяевами. В упорядоченном мире, в котором мы царили, у каждого было своё место. Сословия не смешивались. За пределом нашей собственной касты для нас ничего не существовало. Индийцы были в полях или в деревнях, никто не обращал на них внимания. У них было своё место, точно так же, как место коров было в хлеву, инвентаря – в сараях, собранного урожая – в амбарах.
Каждый раз, когда они объединялись, чтобы бороться за свои права, мы уступали им чуть больше жизненного пространства: так человек, не говоря ни слова, отодвигается от соседа, который пытается поудобней расположиться на скамье. По мере того, как они становились всё многочисленнее, мы превращались в смехотворное меньшинство. И тем меньше мы хотели их замечать, как если бы, не удостаивая их взглядом, мы лишали их истинного существования, единственно значимого в наших глазах, того, которое протекало в нашем мире.
Эрик ничего мне не сказал, но я догадывалась, куда мы едем. Как подлинный француз, с примесью мавританской и каталонской кровей, вдобавок происходящий в разной степени от басков и от бретонских мореплавателей, он без всякого предубеждения судил о других национальностях и даже проявлял к ним определённый интерес. На своих предприятиях он нанимал индийцев, китайцев и всевозможных негров, в том числе мусульман, приехавших с Занзибарского побережья. В его отношениях с ними не было холодной вежливости, выражающей страх и презрение, которые вызывали у аристократов острова низшие касты. Он мог выслушать их, посмеяться над их шутками, посочувствовать их горю, поучаствовать в их церемониях. Он интересовался их верованиями, историей, языками. Он делал всё это без меня, потому что знал, что это было выше моих сил. Я терпеливо сносила это увлечение, как мы прощаем ребёнку нелепость его игр. Впрочем, понемногу Эрик и сам к этому охладел. По мере того, как обстановка на острове становилась более напряженной, и особенно с тех пор, как индийцы захватили политическую власть, все белые без разбора были занесены в категорию бывших рабовладельцев. Эрик испытал это на собственном горьком опыте. Мало-помалу он перенял мою манеру поведения, как и я, отстранился от всех и начал искать уединения. Раньше довольно равнодушный к нашему дому, считавший его слишком удалённым от жизни, затерянным на лоне природы, между растительностью и морем, он начал ценить его. Поездки по делам сократились, и ему теперь хорошо только дома.
Тем не менее, время от времени он общается с индийцами и по-прежнему сохранил хорошее знание их обычаев и памятников их культуры. Я была уверена, что именно в одно из таких мест мы и едем.
Покинув кольцевую дорогу, мы повернули вглубь острова, пересекая практически незаселённую его часть. Луны ещё не было, поэтому здесь было совсем темно. По рычанию мотора я поняла, что мы поднимаемся по длинному косогору. Мы ехали к лесистым горным районам в центре острова, которые я знаю плохо. Достойными себя аристократия всегда считала только лакомые кусочки – морское побережье или берег реки, в крайнем случае холмы, окружающие столицу. Сопки внутренней части острова, непригодные для земледелия, оставались дикими, заросшими первобытным лесом. В былые времена здесь находили убежище беглые рабы. Когда появились азиатские иммигранты, они здесь устроили свои алтари и тайно поклонялись всевозможным богам.
С тех пор, как отправление любых религиозных культов совершенно официально разрешено, даже в самых отдалённых деревушках, эти потаённые святилища ничуть не утратили своего влияния, скорее наоборот. Особенно усердно их посещают индийцы. Думаю, они приберегают их для глубоко личных молений. Здесь они ищут поддержки у богов диких и обладающих большей властью, чем те, что прозябают в цементных храмах у дороги, отданные на всеобщее обозрение.
Я теперь вспомнила, что лет пятнадцать назад, когда Эрик увлекался индийской культурой, он однажды привёз меня в одно такое священное логовище. Кроны деревьев, тесно растущие стволы которых служили колоннами, образовывали свод метрах в двадцати от земли, через который с трудом пробивались лучи солнца. Статуи индусских божеств были размещены вразнобой, как экспонаты на выставке.
Может быть именно для того, чтобы вновь обрести это естественное окружение, но в более безмятежной обстановке, индийцы в последние годы начали строить храмы на побережье и даже в море. А может, чтобы показать, что ни один арпан земли не останется для них недоступным. Они начинали обычно, как возле нашего дома, с установки скромной статуи на песке. Потом появлялись новые, и постепенно пляж становился святилищем. К нему собирались всё более и более многочисленные толпы паломников. Чтобы жить и умереть поближе к божествам, старики, больные, садху поселялись поблизости. По соседству, продавцы чапати уже размещали свои лотки, раз выдалась такая возможность подзаработать. За короткое время пустынное место становилось похожим на берега Ганга. Дом одной из моих кузин, расположенный у самого моря на южной оконечности острова, оказался посреди такого вот паломнического центра.
В конце концов она переехала в Европу. Но она гораздо моложе меня. У неё есть интеллектуальный и духовный запас прочности, которые лично я уже исчерпала...
Что было в голове у молчавшего Эрика, пока машина гудела на подъёме? Наверняка, не отвлечённые вопросы. У него практический ум. Он любит детали, в которых для него и заключается успех любого начинания. Одна из этих деталей как раз пришла ему на ум в тот момент.
— Перелезь назад и прикрой её. В багажнике лежит старый плед под левым сиденьем.
Я проскользнула между сиденьями и достала покрывало. При свете моего фонаря я видела статую, которая лежала на спине и загадочно улыбалась. Именно в этот момент я осознала всю опасность. Сейчас на острове атмосфера настолько наэлектризована подспудной ненавистью между нашими общинами, что малейшая искра могла спровоцировать настоящий пожар. То, что представительница старейшего на острове рода плантаторов была поймана при попытке украсть (да, обязательно скажут «украсть», если только журналисты не предпочтут слово «осквернить») индийское божество, вызовет невероятный скандал. При умелом использовании, инцидент может спровоцировать свирепую расплату, оправдать грабежи и даже более тяжкие преступления.
Я уже укрыла статую и вернулась на своё место, когда нас остановил патруль.
Их было двое – старый и молодой. Первым обратился к нам старый. У него было морщинистое лицо, широкая щель между передними зубами. Говорил он вычурными фразами. Было очевидно, что старый порядок, при котором слуги боялись своих господ, наложил отпечаток на этого человека.
— Мадам, мсье, привествую вас. Не могли бы вы показать мне документы на вашу машину? Будьте так добры. И попрошу также ваши личные документы.
Пока Эрик доставал документы, убранные за противосолнечный козырёк, полицейский бросал взгляды в салон машины. Конечно же, я забыла взять паспорт. Мне казалось немыслимым, что на острове я должна носить при себе удостоверение личности. Наша семья поселилась здесь так давно, она настолько известна, что с детских лет я привыкла к тому, что меня повсюду узнают. Это было даже одной из отличительных черт, благодаря которым я чувствовала себя дома. В других странах надлежало подтверждать своё существование разрешением, которое вам дают другие и которое называется документами, удостоверяющими личность. Здесь я была собой так же естественно, как море было морем, поля сахарного тростника – полями, а холмы – холмами. Но это время прошло и вот я попалась на несоблюдении правил.
Эрик в очередной раз всё продумал заранее. Он вынул наши два паспорта из кармана рубашки. Мужчина, изучая их, слегка поклонился. Моя девичья фамилия была по видимости ему знакома, и он свидетельствовал своё почтение перед тем, что она из себя представляла. К несчастью, в это же время до нас донёсся резкий возглас молодого полицейского. Он обходил машину кругом, направляя фонарь на боковые стёкла. Он что-то сказал на хинди своему коллеге.
Моё сердце неистово забилось. Я осознала, что действительно ни о чём не подумала. Ни о патрулях на дорогах, которые становились всё более частыми, с тех пор как банды преступников промышляли грабежом по деревням. Ни о необходимости объяснить наше присутствие посреди ночи так далеко от дома. Мы просто бросились в омут с головой.
— Куда следуете? – спросил старый полицейский, которого агрессивный настрой молодого напарника заставил взять властный тон.
Что мы могли ответить? Я смотрела на Эрика, и, видя его спокойным и естественным, почувствовала к нему безграничную нежность. Он всё предвидел.
— Здесь есть церковь, чуть подальше, вы её знаете?
— Нет.
— Не удивительно, её так просто не найдёшь. На самом деле это просто часовня, построенная на горном пике среди леса. Отсюда добрых полчаса пешком.
Полицейский дышал открытым ртом. Два передних резца приподнимали его губу, придавая ему вид большого безобидного кролика.
— Есть какая-то сила в этой часовне, – продолжал Эрик, который определённо был сегодня в ударе, – говорят, она лечит женские болезни. Но только нужно приехать ночью, до того, как взойдёт луна, и молиться.
Полицейский бросил взгляд на меня. У него хватило такта больше ни о чём не спрашивать.
— Понимаю, – сказал он, медленно опуская ресницы.
Эрик гений! У меня было желание его расцеловать, но молодой страж порядка вновь заставил меня занервничать. Он подошёл и грубо обратился к нам, что вполне соответствовало новым нравам на острове.
— Что вы везёте там, сзади?
Ну, вот и приехали. Я почувствовала, как холодный пот ручьями стекает по спине. Такого позорного финала моя семья (вернее то, что от неё осталось) мне не простит. Я уже представляла себе судебный процесс, шумиху в прессе, всеобщую ненависть.
Эрик тоже казался растерянным. Но это была только блестящая уловка.
— Да ничего, – сказал он в замешательстве.
— Как это, ничего? У вас там какая-то здоровенная штука под одеялом.
Эрик повернулся и обвёл взглядом салон с абсолютно естественным видом.
— Ну, что там опять эти ребята мне оставили? – проворчал он.
Потом, снова поворачиваясь к полицейским, объяснил им с улыбкой:
— Это машина моей конторы... Я предпочёл взять эту, а не нашу собственную, потому что это джип. По разбитым грунтовкам в горах, пока доедешь до часовни...
— Вы не знаете, что вы везёте в своей машине? – с презрительной иронией осведомился молодой полицейский.
— Это уж точно, начальник из меня слишком покладистый. По правде сказать, я не против, что мастера используют наши автомобили, когда им нужно. Я догадываюсь, что они решают свои вопросы, но мне до этого дела нет. Лишь бы работали как полагается.
— Что ваша компания производит? – спросил тот полицейский, что постарше.
— Мы не производим, только закупаем и продаём. Электронику для яхт: эхолокаторы, навигаторы, радио и всё такое.
— Мой племянник в таком же месте работает, сын моей младшей сестры. Его зовут Кумар...
— Вы можете открыть багажник? – рявкнул молодой, который терял терпение.
— Кумар... Подождите-ка, у меня работал один Кумар. У меня, знаете ли, столько индийцев работает, что я запутался в именах. Ему лет сорок, вашему Кумару?
— Нет, не думаю, что это он. Наш ещё совсем мальчишка.
Полицейский за разговором бегло просмотрел наши документы и с улыбкой протянул их Эрику.
— Может мы поедем? А то скоро уже и луна взойдёт...
— Багажник!...
— Езжайте, – отрезал полицейский, останавливающим жестом заставив замолчать своего молодого коллегу.
Юнец был в ярости, но строгая иерархия и дисциплина лишали его возможности возражать против решения старшего. Мы поспешили уехать прежде, чем разгорится спор. Какое-то время мы молчали. Отъехав с километр, Эрик припарковал машину на обочине, прислонился лбом к рулю и с силой выдохнул.
— Ты был великолепен, – сказала я.
Он улыбнулся мне. Как только снова почувствовал себя в состоянии вести машину, включил зажигание. Ехать оставалось недолго. Дорога змеилась среди гор. Внезапно мы выехали на прямой участок, идущий по длинному плато. Эрик завёл задом джип под деревянное перекрытие, похожее на триумфальную арку, которое, должно быть, обозначало вход в храм.
Мы наспех всё закончили. Страх удесятерил наши силы. Это был самый щекотливый момент. Мы могли бы, в крайнем случае, как-то объяснить наличие статуи в машине. Но если бы нас застали сейчас, когда мы сами её несли, невозможно было бы свалить всё на рабочих конторы... Шива показался мне гораздо легче, чем на пляже. Прохладный воздух высокогорий бодрил. Мы поместили бога в достойном его обществе, посреди группы из пяти или шести статуй, черты которых скрывала темнота. Эрик раскопал немного рыхлую землю и основательно встроил статую. Было незаметно, что её поставили здесь на скорую руку. Её появление сочтут за очередной дар, исполнение обета.
Всю дорогу мы смеялись и шутили, домой вернулись в четыре утра. Всё же легли в постель, хотя и без малейшего намерения уснуть. Начало светать, и я пошла, как обычно, купаться. Бухта вновь была пустынна. От неожиданного посещения индусского бога не осталось и следа. Поль и Виргиния восторжествовали.
Я хочу, чтобы меня поняли правильно: я не защищаю старый порядок, когда мы были хозяевами на острове. Всё, чего я прошу, это сохранить вокруг меня последнюю частицу того мира, чтобы продолжать вдыхать его воздух, без которого я не могу жить. Для меня этот дом, наша бухта –последнее прибежище, гнездо. Больше мне ничего не нужно.
Эта маленькая экспедиция была настоящим возрождением. Я теперь глубже проживала каждую минуту. Прошло десять дней. Десять дней обновлённого счастья, как затишье перед грозой. Наша маленькая вылазка, казалось, не возымела никаких последствий. Даже визита полиции не последовало. Это значило, что жалоба подана не была. На пляже никто не толпился, не появилось никакой напряжённости с обычными посетителями местечка. Я чувствовала, что окончательно успокоилась, расслабилась и потому не заметила в следующие недели некоторого возбуждения среди купальщиков, которых становилось больше в течение дня, а главное то, что они дольше задерживались вечером на пляже. Я не видела грузовиков, припаркованных ночью у кромки песка. По вечерам мы часто ужинали на террасе и никакой подозрительный звук не привлёк нашего внимания. В рокову