РОМАН ИЩЕТ ИЗДАТЕЛЯ

Французский прозаик Егор Гран по-своему близок российскому литературному миру: сын знаменитого писателя-диссидента Андрея Донатовича Синявского, в детстве эмигрировавший вместе с отцом во Францию, пишет под именем своей супруги.
Первый же манускрипт Грана с энтузиазмом был принят парижским издательством P.O.L: роман «Ipso-Facto» (силой факта - лат.) вышел в свет в январе 1998 года. Книга нашла широкий отклик в прессе, отметившей яркость и неповторимость стиля, искромётный «кислотный» юмор, убийствнную иронию, оригинальность и свежесть взгляда.

Второй роман Егора Грана «Acné Festival» (рабочее название перевода «Прыщ-ART») по стилю и духу сходен с «Ipso-Facto». Это любимая книга его издателя, она переведёна и опубликована в Испании, Греции, Дании.
Главный герой – Гиннесс, владелец галереи современного искусства. Он загнан в ловушку и припёрт к стенке жёсткой конкурентной борьбой с двумя закадычными друзьями за сердце и альков гипер-сексуальной блондинки, поэтому вынужден провозгласить высыпавшие на его лице прыщи произведением искусства и обязуется продать их... Как следствие – злоключения, неудачи, падения и взлёты персонажа, неоправдавшиеся надежды, низкое предательство, триумф идеи и декаданс личности.
Насмешка и сарказм, свойственные автору, ирония, тонкость наблюдений за природой человека, глубина анализа движущих сил современного искусства, открытая сексуальность повествования вкупе с высокой динамикой и интертекстуальностью, присущие этому тексту, продолжают традиции русского гротеска с его контрастами, парадоксами и неизменным «смехом сквозь слёзы».
Отзыв автора о переводе: «Замечательно, текст сумасшедший и смешной, меня приятно удивил его динамизм и выдержанный на русском стиль...»
Во Франции опубликовано одиннадцать романов Егора Грана, писатель имеет широкую и устойчивую читательскую аудиторию. В 2003 году роман « O.N.G. ! » получил престижную «Главную Премию Черного юмора».
В российской прессе пока редки упоминания о книгах Грана, так как ни одного литературного перевода опубликовано не было, появилось лишь несколько отрывков, способных (по словам автора) скорее отвратить, чем привлечь читателя. Только те из критиков, кто способен наслаждаться его книгами в подлинниках, могут высказать своё мнение, к примеру: «его искусство недалеко от булгаковского ... стиль напоминает литературный журнализм Генри Миллера и Нормана Мейлера.» (http://nkbokov.livejournal.com/2571.html)

ПРОЛОГ
Когда переваливает за шестьдесят, мозг начисто слетает с катушек. Шальные мысли так и лезут изо всех щелей, хлещут, как вода из дырявого водосточного жёлоба, вырастают вдруг из-под земли, точно орды воинственных гуннов, ломятся в атаку. Сорвавшись наконец с цепи, они мстят, накатывают, перехлёстывают через край, выплёскиваются! ещё немного и, кажется, унесёт этим потоком. Тут-то и осознаёшь, что конец близок, начинаешь различать очертания Левиафана в дымке будущего: выход на пенсию, потом смерть, то есть небытие.
Небытие – это ещё полбеды, это как до рождения, - бамс! – просто в коридорчике навсегда перегорает реле освещения, оставляя только запах жжёной пластмассы. Небытие ещё куда ни шло, а вот что страшно, так это быть пенсионером: невыносимое ожидание, годами томишься в очереди, чтобы пропустили, из-за последних достижений науки жизнь стала чудовищно долгой, в шестьдесят придётся ещё лет двадцать маяться, а то и больше, метаться по закоулкам гангренозного тела, как мартышка в клетке, а недержание тем временем опорожняет тебе на голову мочу горшками.
Скоро на пенсию, и что же со мной будет ? Боюсь, ничего хорошего, горемыка я несчастный. Одинокость зажуёт меня бёдрами, откроет свои липкие недра, чтобы принять меня, Гиннесса, и я войду, поникнув головой, весь как выплюнутая жвачка, довольный, что хоть кому-то нужен. И поджидает меня Одинокость, когда взвалю я свой крест на хребтину, чтобы мы с ней, Одинокостью, устроились на пару в доме престарелых, и улыбается Одинокость, обнажая изумрудную вставную челюсть – не сомневайся, дружище Гиннесс, - говорит она мне, - оставь нажитое барахло детям, они молодые, им жить да жить. Кувшин для воды, сервант, стул с дыркой в сиденье. Микроскопическая утварь твоей микроскопической жизни – передай их, как ты передал им свои гены, давай уже, двигай, шевели костями, подготовка к кладбищу – для тебя это в самый раз, я буду с тобой, и нам будет хорошо вместе.
Я доживаю свой век среди всеобщего безразличия. Через полгодика мою галерею арендует кто-нибудь другой, я верну художникам нераспроданные работы : возьмите, скажу я им, и скатертью дорога, поищите себе новый канал сбыта, моё время вышло. Потом заплачу в последний раз налоги, сорок лет работы, а словно и не было меня, прожил – как пёрнул, и даже бабы нет, чтобы поддержать меня в трудную минуту, ни мышки-ни кошки, ни одной живой души рядом. Кому нужен давно разведённый старик в свои шестьдесят с гаком?
Я, конечно, не Апполон, что и говорить; зато кожа у меня на зависть –нежная и упругая, особенно на лице, морщин у меня гораздо меньше, чем у моих ровесников. Щёки гладкие, кровь с молоком, прямо дышат здоровьем. А эти стервозы меня избегают, не понимаю, почему? Правда, я слишком застенчив, что вообще свойственно козерогам. Женщины предпочитают напористых, которые прут прямо к цели, типа, Колумб, а я скорее Лаперуз, я лавирую вместо того, чтобы лезть напролом. Они не понимают, что мне нужно нечто большее, чем просто пристроить мою штуковину в тёпленькое местечко, мои рассуждения про родственную душу, про вместе встретить старость в доме престарелых, не вызывают в них никакого резонанса, романтика моего подхода выше их разумения. Видимо, я их слишком уважаю, и они это чувствуют. Вот она в чём, моя ошибка.
Но прихлопнем уныние, как таракана, говорю я себе, у других не лучше, дома престарелых переполнены бедолагами, хиреющими от тоски, время сейчас такое, развестись – как чихнуть, короче, человек – это одинокий волк. С любовью беда, работой сыт по горло. Высшая справедливость наградила тебя редкой профессией, ты, Гиннесс, служил Искусству, что может быть более увлекательным и возвышенным? Одна такая жизнь, как твоя, стоит трёх жизней какого-нибудь аптекаря.
В каком-то смысле ты себя превзошёл. Превратить в галерею аптекарскую лавочку, которая досталась тебе по наследству, – честь тебе и хвала, сорвиголова! Только представь, что ты мог бы, как отец, торговать пилюльками – прямо тошнит от этого. Искусство как-никак попрестижнее будет, чем мазь от геморроя. Это вам не какой-нибудь там аспирин-хренолин-серобуромалин, искусство – это трамплин мысли. Человечество когда-нибудь исчезнет с лица Земли, и чтобы оценить плоды эфемерного присутствия его, созданные произведения искусства будут гораздо важнее, чем всё рвотное всех аптек мира.
Пока думаю об этом, утешаюсь ровно на время, необходимое, чтобы принять снотворное. Посасывая таблеточку под языком, ожидаю, когда навалится сон, но он нарочно не спешит (может, из солидарности с лекарствами, которые я разнёс в пух и прах?), я чувствую себя под прицелом, на мушке у моих мыслей, они в ярости от моего нахальства, и стреляют наверняка, бьют наповал.
Ты уверен? - подливают они масла в огонь. Не пытаешься ли ты обмануть себя детскими сказками? Линия Мажино – вот что для тебя искусство. Напомни-ка, сколько тебе пенсии-то положили?
Вместо того, чтобы ответить «не ваше собачье дело», как сделал бы, будь у меня в запасе ещё лет двадцать, я оставляю вопрос открытым на секунду дольше, чем надо бы – а всё из-за преклонного возраста, который ослабляет рефлексы – и сомнения с готовностью просачиваются в оставленную лазейку, отыскав слабое место. С тыла нападают, сволочи, пятая колонна.
Ренту я действительно не нажил, по сравнению с Зиппо и Милк-шейком, я в некотором роде социальный минимум, искусство вам не нефть, на жизнь нам с детьми всегда хватало, но теперь в загашнике пусто, поэтому в глубине души беспокойно вертится вопрос : во что ты превратил свою жизнь, дружище Гиннесс? «Искусство», говоришь? «Искусство», повторяешь ты с пафосом ? Хвалишься, как полковник новой медалью, что «на ты» с искусством ? А не кажется ли тебе, что всё это иллюзия? Кто сказал, что искусство лучше, чем пицца или сэндвичи? Открыть китайский ресторанчик или галерею, в чём разница? С финансовой точки зрения ты проигрываешь. А не загубил ли ты свою карьеру этим искусством? Торговал бы себе антибиотиками, и сверкала бы, искрилась твоя судьба – золото, парча, самородки. По итогам, именно ты оказался последним двоечником; по сравнению с кентами, ты нищеброд, твой дом престарелых будет не пятизвёздочным отелем, а казармой: раскладушка и сортир, откуда несёт хлоркой. Как наложат тебе тёртой морковочки, и привет : запор. Вот что дало тебе твоё искусство, которое ты так превозносишь !
Порой мне кажется, что в конечном итоге, лучше всего мне удалась семейная жизнь. Хоть дети со мной, в отличие от их потаскухи-матери, вон они в гостиной уроки делают, смотрю на них, и молодею, будто чудесного эликсира глотнул. Алка, это старшенькая, заканчивает факультет социологии с опережением на год, а Рекс, - это он там возится с телевизором, что-то настраивает, - наверняка будет инженером, он, кстати, уже в выпускном классе и поступать готовится по этому профилю. Как представлю, что и я был таким же, трудно в это поверить. До чего ж они хороши, - ущипните меня! - щечки – яблочки, ягнятки мои резвые.
Семья!.. Признаться, только в неё и остаётся верить. Забудь женщин, забудь искусство! Одни лишь семейные узы имеют значение, несмотря на конфликт поколений, который портит нам кровь: все эти проблемы взаимопонимания и взаимоуважения. Лаемся-собачимся с утра и с вечера, душа мрачнее тучи и хочется крушить мебель, спрашиваю себя, неужели мы одной крови, я и эти змеи подколодные. Ну да ладно, дело житейское! После грозы вёдро, после горя радость – ругань стихает, побеждает наше сходство. Придите в мои объятия, Рекс, Алка, я верю в тебя, семья! Другого выхода нет. Никаких женщин, никакого искусства. Прочь !