Проза с английского на русский (Woody Allen)

Woody Allen

My Apology

Of all the famous men who ever lived, the one I would most like to have been was Socrates. Not just because he was a great thinker, because I have been known to have some reasonably profound insights myself, although mine invariably revolve around a Swedish airline stewardess and some handcuffs. No, the great appeal for me of this wisest of all Greeks was his courage in the face of death. His decision was not to abandon his principles, but rather to give his life to proof a point. I personally am not quite as fearless about dying and will, after any untoward noise such as a car backfiring, leap directly into the arms of the person I am conversing with. In the end, Socrates' brave death gave his life authentic meaning; something my existence lacks totally, although it does possess a minimal relevance to the Internal Revenue Department. I must confess I have tried putting myself in this great philosopher's sandals many times and no matter how often I do, I immediately wind up dozing off and having the following dream.
The scene is my prison cell. I am usually sitting alone, working out some deep problem of rational thought like: Can an object be called a work of art if it can also be used to clean the stove? Presently, I am visited by Agathon and Simmias.
Agathon: Ah, my good friend and wise old sage. How go your days of confinement?
Allen: What can one say of confinement, Agathon? Only the body may be circumscribed. My mind roams freely, unfettered by the four walls and therefore in truth I ask, does confinement exist?
Agathon: Well, what if you want to take a walk?
Allen: Good question, I can't.
The three of us sit in classical poses, not unlike a frieze. Finally Agathon speaks.
Agathon: I'm afraid the word is bad. You have been condemned to death.
Allen: Ah, it saddens me that I should cause debate in the senate.
Agathon: No debate. Unanimous.
Allen: Really?
Agathon: First ballot.
Allen: Hmmm. I had counted on a little more support.
Simmias: The senate is furious over your ideas for a Utopian state.
Allen: I guess I should never have suggested having a philosopher-king.
Simmias: Especially when you kept pointing to yourself and clearing your throat.
Allen: And yet I do not regard my executioners as evil.
Agathon: Nor do I.
Allen: Er, yeah, well… for what is evil but merely good in excess?
Agathon: How so?
Allen: Look at it this way. If a man sings a lovely song it is beautiful. If he keeps singing, one begins to get a headache.
Agathon: True.
Allen: And if he definitely won't stop singing, eventually you want to stuff socks down his throat.
Agathon: Yes. Very true.
Allen: When is the sentence to be carried out?
Agathon: What time is it now?
Allen: Today!?
Agathon: They need the jail cell.
Allen: Then let it be! Let them take my life. Let it be recorded that I died rather than abandon the principles of truth and free inquiry. Weep not, Agathon.
Agathon: I'm not weeping. This is an allergy.
Allen: For to the man of the mind, death is not an end but a beginning.
Simmias: How so?
Allen: Well, now give me a minute.
Simmias: Take your time.
Allen: It is true, Simmias, that man does not exist before he is born, is it not?
Simmias: Very true.
Allen: Nor does he exist after his death.
Simmias: Yes. I agree.
Allen: Hmmm.
Simmias: So?
Allen: Now, wait a minute. I'm a little confused. You know they only feed me lamb and it's never very well cooked.
Simmias: Most men regard death as the final end. Consequently they fear it.
Allen: Death is a state of non-being. That which is not, does not exist. Therefore death does not exist. Only truth exists. Truth and beauty. Each is interchangeable, but are aspects of themselves. Er, what specifically did they say they had in mind for me?
Agathon: Hemlock.
Allen [Puzzled]: Hemlock?
Agathon: Remember that black liquid that ate through your marble table?
Allen: Really?
Agathon: Just one cupful. Though they do have a back-up chalice should you spill anything.
Allen: I wonder if it's painful?
Agathon: They asked if you would try not to make a scene. It disturbs the other prisoners.
Allen: Hmmm…
Agathon: I told everyone you would die bravely rather than renounce your principles.
Allen: Right, right… er, did the concept of "exile" ever come up?
Agathon: They stopped exiling last year. Too much red tape.
Allen: Right… yeah… [Troubled and distracted but trying to remain self-possessed] I er… so er… so - what else is new?
Agathon: Oh, I ran into Isosceles. He has a great idea for a new triangle.
Allen: Right… right… [Suddenly dropping all pretense of courage] Look, I'm going to level with you - I don't want to go! I'm too young!
Agathon: But this is your chance to die for truth!
Allen: Don't misunderstand me. I'm all for truth. On the other hand I have a lunch date in Sparta next week and I'd hate to miss it. It's my turn to buy. You know those Spartans, they fight so easily.
Simmias: Is our wisest philosopher a coward?
Allen: I'm not a coward, and I'm not a hero. I'm somewhere in the middle.
Simmias: A cringing vermin.
Allen: That's approximately the spot.
Agathon: But it was you who proved that death doesn't exist.
Allen: Hey listen - I've proved a lot of things. That's how I pay my rent. Theories and little observations. A puckish remark now and then. Occasional maxims. It beats picking olives, but let's not get carried away.
Agathon: But you have proved many times that the soul is immortal.
Allen: And it is! On paper. See, that's the thing about philosophy - it's not all that functional once you get out of class.
Simmias: And the eternal "forms"? You said each thing always did exist and always will exist.
Allen: I was talking mostly about heavy objects. A statue or something. With people it's a lot different.
Agathon: But all that talk about death being the same as sleep.
Allen: Yes, the difference is that when you're dead and somebody yells, "Everybody up, it's morning," it's very hard to find your slippers.
The executioner arrives with a cup of hemlock. He bears a close facial resemblance to the Irish comedian Spike Mulligan.
Executioner: Ah - here we are. Who gets the poison.
Agathon [pointing to me]: He does.
Allen: Gee, it's a big cup. Should it be smoking like that?
Executioner: Yes. And drink it all because a lot of times the poison's at the bottom.
Allen [Usually here my behavior is totally different from Socrates' and I am told that I scream in my sleep]: No - I won't! I don't want to die! Help! No! Please!
He hands me the bubbling brew amidst my disgusting pleading and all seems lost. Then because of some innate survival instinct the dream always take an upturn and a messenger arrives.
Messenger: Hold everything! The senate has revoted! The charges are dropped. You value has been reassessed and it is decided that you should be honored instead.
Allen: At last! At last! They came to their senses! I'm a free man! Free! And to be honored yet! Quick, Agathon and Simmias, get my bags. I must be going. Praxiteles will want to get an early start on my bust. But before I leave, I give a little parable.
Simmias: Gee, that really was a sharp reversal. I wonder if they know what they are doing?
Allen: A group of men live in a dark cave. They are unaware that outside the sun shines. The only light they know is the flickering flame of a few small candles they use to move around.
Agathon: Where'd they get the candles?
Allen: Well, just say they have them.
Agathon: They live in a cave and have candles? It doesn't ring true.
Allen: Can't you just buy it for now?
Agathon: O.K., O.K., but get to the point.
Allen: And then one day, one of the cave dwellers wanders out of the cave and sees the outside world.
Simmias: In all its clarity.
Allen: Precisely. In all its clarity.
Agathon: When he tries to tell the others they don't believe him.
Allen: Well, no. He doesn't try to tell the others.
Agathon: He doesn't?
Allen: No, he opens a meat market, he marries a dancer and dies of a cerebral hemorrhage at forty-two.
(They grab me and force the hemlock down. Here I usually wake up in a sweat and only some eggs and smoked salmon calm me down.)

Вуди Аллен
Моя Апология
Из всех знаменитостей на свете я больше всего хотел бы быть Сократом. Не только потому, что он был великим мыслителем – меня и самого, как известно, порой посещают поразительные фантазии; правда, они неизменно вращаются вокруг стюардессы шведской авиалинии и пары наручников. Нет, несравненная притягательность мудрейшего из греков заключается для меня в его мужестве перед лицом смерти. Он решил сохранить верность своим принципам и отдал жизнь, чтобы доказать свою правоту. Лично я не отношусь к умиранию и так бесстрашно; услышав какой-нибудь подозрительный звук вроде хлопка автомобильного двигателя, я в ужасе прижимаюсь к собеседнику. В конечном счете, благородная гибель Сократа придала его жизни истинный смысл, которого так не хватает моему собственному существованию, имеющему некоторое значение разве что для Налогового управления. Должен признаться, что часто пробовал примерить на себя тогу этого великого философа. Всякий раз я сразу засыпаю и вижу следующий сон.
Тюремная камера. Обычно я сижу в одиночестве, размышляя над какой-нибудь глубокой проблемой рационального мышления, например: можно ли называть предмет произведением искусства, если он также годится для чистки плиты? Вскоре ко мне заглядывают Агафон и Симмий.
Агафон: Мой добрый и премудрый друг, как протекают дни твоего заключения?
Аллен: Что мы можем сказать о заключении, Агафон? Лишь только тело можно ограничить в его свободе. Мысли же мои вольно странствуют, не скованные четырьмя стенами, и истинно спрашиваю я – существует ли заключение?
Агафон: Ну а если ты захочешь выйти погулять?
Аллен: Хороший вопрос. Да, не выйдет.
Мы сидим втроем в античных позах, напоминая рельефный фриз. В конце концов Агафон прерывает молчание.
Агафон: Боюсь, что несу плохие новости. Тебя приговорили к смертной казни.
Аллен: Я сожалею, что вызвал споры в сенате.
Агафон: Никаких споров. Единогласно.
Аллен: В самом деле?
Агафон: В первом чтении.
Аллен: Гм. Я рассчитывал на чуть большую поддержку.
Симмий: Сенат в ярости из-за твоих идей об утопическом государстве.
Аллен: Наверное, не надо было определять философа в короли.
Симмий: А особенно показывать все время при этом на себя пальцем и прокашливаться.
Аллен: И все же я не считаю своих палачей дурными людьми.
Агафон: Я тоже.
Аллен: Эээ.... ну да, конечно... ибо что есть зло, как не избыток добра?
Агафон: Как это понимать?
Аллен: Взгляни на этот вопрос так. Если человек поет прекрасную песню, это замечательно. Если он поет ее слишком долго, от этого начинает болеть голова.
Агафон: Верно.
Аллен: А если он просто никак не желает остановиться, когда-нибудь захочется засунуть ему в глотку пару носков.
Агафон: Да. Как это верно.
Аллен: Когда приведут в исполнение приговор?
Агафон: А сколько сейчас времени?
Аллен: Сегодня?!?
Агафон: Им нужна твоя камера.
Аллен: Да будет так! Пусть они отнимут мою жизнь. Да не забудут потомки, что я погиб, но не предал веры в истину и свободомыслие. Не плачь, мой Агафон.
Агафон: Я не плачу. У меня аллергия.
Аллен: Для мыслящего человека смерть есть не конец, но начало.
Симмий: Как это понимать?
Аллен: Сейчас, дай минутку подумать.
Симмий: Конечно. Можешь не спешить.
Аллен: Верно ли, Симмий, что человек не существует, пока не родится?
Симмий: Совершенно верно.
Аллен: И после своей смерти он также не существует.
Симмий: Да. Я согласен.
Аллен: Гм.
Симмий: Итак?
Аллен: Сейчас, подожди минуту. Я немного не в себе. Знаешь, они меня тут кормят одной только бараниной, да еще и полусырой.
Симмий: Люди считают, что за смертью ничего нет. Поэтому они боятся ее.
Аллен: Смерть есть состояние небытия. То, чего нет, не существует. Значит, смерть не существует. Существует лишь правда. Правда и красота. Они взаимозаменяемы, ибо выражают друг друга. Эээ, а они сказали, что именно они хотят со мной сделать?
Агафон: Цикута.
Аллен (удивленно): Цикута?
Агафон: Помнишь, черная такая, она еще проела насквозь твой мраморный стол?
Аллен: Правда?
Агафон: Только одну чашу. Но у них есть запасная, если вдруг эта разольется.
Аллен: Интересно, это больно?
Агафон: Они просили тебя попытаться не устраивать сцену, чтобы не беспокоить других заключенных.
Аллен: Гм...
Агафон: Я всем сказал, что ты скорее благородно погибнешь, чем предашь свои принципы.
Аллен: Да, да... а, скажи, слово «ссылка» случайно не звучало?
Агафон: Ссылать перестали в прошлом году. Слишком много волокиты.
Аллен: Да... конечно... (Растерянно и расстроено, но пытаясь сохранить самообладание:) Я, гм... эээ... да... что ж – какие еще новости?
Агафон: Ну, я вот встретил Полигона. Он придумал потрясающую новую фигуру.
Аллен: Да, да... (Внезапно теряя все признаки мужества:) Слушайте, я вам честно скажу – я не хочу умирать! Я слишком молод!
Агафон: Но это твой шанс умереть за правду!
Аллен: Не пойми меня превратно. Я целиком и полностью за правду. Но, с другой стороны, у меня на следующей неделе обед в Спарте, и я бы очень не хотел его пропускать. Моя очередь угощать. Вы же знаете этих спартанцев, чуть что – сразу в драку.
Симмий: Неужели наш мудрейший философ – трус?
Аллен: Я не трус и не герой. Я где-то между.
Симмий: Червь ползучий.
Аллен: Да, примерно.
Агафон: Но ведь это ты доказал, что смерти нет!
Аллен: Слушай, мало ли что я доказал. Я себе так на жизнь зарабатываю. Теориями и небольшими наблюдениями. Иногда подбрасываю парочку язвительных замечаний. Время от времени максиму-другую. Это лучше, чем собирать оливки, но зачем же забываться?
Агафон: Но ты много раз доказывал, что душа бессмертна.
Аллен: Конечно, бессмертна! На бумаге. Видишь ли, у философии есть одно свойство: она не так уж здорово работает за пределами школы.
Симмий: А вечные формы? Ты сказал, что каждый предмет всегда существовал и всегда будет существовать.
Аллен: Я имел в виду в основном предметы посолиднее. Статуи и все такое. Люди – это совсем другое дело.
Агафон: Ну а все эти разговоры о том, что смерть есть сон?
Аллен: Понимаешь, когда ты умер, и кто-то орет «Всем вставать, утро наступило!», то очень трудно найти тапочки.
Входит палач с чашей цикуты. Лицом он очень похож на ирландского юмориста Спайка Маллигана.
Палач: Ну вот и я. Кому тут яду?
Агафон (показывает на меня): Ему.
Аллен: Ишь какая большая чашка... Ей положено так дымиться?
Палач: Да. И выпей все без остатка, потому что яд часто оседает на дне.
Аллен: (Здесь мое поведение обычно ничем не напоминает сократовское; говорят, я кричу во сне): Нет, не буду! Я не хочу умирать! На помощь! Нет! Умоляю, не надо!
Он вручает мне кипящий отвар, невзирая на мою унизительную мольбу; кажется, что все потеряно. Но из-за какого-то врожденного инстинкта выживания, во сне всякий раз происходит переворот и является глашатай.
Глашатай: Стойте! Сенат проголосовал заново! Все обвинения сняты. Вашу ценность снова осознали, и решили вместо казни оказать Вам почести.
Аллен: Наконец-то! Наконец-то! Они одумались! Я свободен! Свободен! И еще почести! Скорее, Агафон и Симмий, соберите мои сумки. Мне пора. Пракситель наверняка захочет ваять мой бюст с раннего утра. Но до того, как уйти, я поделюсь с вами небольшой параболой.
Симмий: Надо же, как все перевернулось. Интересно, они знают, что делают?
Аллен: Группа людей живет в темной пещере. Они не подозревают, что снаружи светит солнце. Единственный известный им свет – это мерцающее пламя нескольких маленьких свечек, которые они переносят с места на место.
Агафон: Откуда у них свечи?
Аллен: Ниоткуда. Есть, и все тут.
Агафон: Они живут в пещере, и у них есть свечи? Что-то не похоже на правду.
Аллен: Ты не мог бы просто поверить мне сейчас на слово?
Агафон: Ладно, ладно, давай ближе к делу.
Аллен: И вот однажды один из узников пещеры выходит из нее и видит внешний мир.
Симмий: Во всей его ясности.
Аллен: Именно. Во всей его ясности.
Агафон: Когда он пытается рассказать об этом остальным, они не верят ему.
Аллен: Да нет. Он не пытается рассказать остальным.
Агафон: Не пытается?
Аллен: Нет, он открывает мясную лавку, женится на танцовщице и умирает от кровоизлияния в мозг в сорок два года.
(Меня хватают и вливают мне в рот цикуту. На этом месте я обычно просыпаюсь в холодном поту, и только крутое яйцо с копченым лососем может меня успокоить.)